Светлана Тарнопольская

С одной стороны, самый большой период оспоримости – 3 года до принятия судом заявления о банкротстве, с другой – необходимость доказывать множество квалифицирующих признаков, основные из которых реальный ущерб должнику в лице его кредиторов, осведомленность второй стороны сделки о целях ее совершения и саму противоправную цель – вывод активов должника. И толкуют суды эти квалифицирующие признаки в каждом деле по-своему. Скорее всего, «универсальной линейки судейского усмотрения» для этого вида сомнительных сделок не существует. В настоящем деле основной вопрос – в реальности гражданско-правовых отношений сторон сделки.

С социальной точки зрения, целились в «роскошное жилье» банкротов, но попали, как водится, «по всем подряд», поскольку подмена законодательных установлений судейским усмотрением – всегда «игра на грани фола». С тех пор судебная практика, в первую очередь, на уровне Верховного Суда РФ (первые значимые судебные акты ВС РФ на этот счет появились осенью 2021 г.) восполняет пробел в законодательстве в попытке выработать критерии допустимости обращения взыскания на единственное жилье банкрота. На примере настоящего дела видно, насколько сложным является применение этих критериев на практике ввиду разнообразия жизненных ситуаций. Здесь и долевая собственность, и замена жилого дома квартирой. Суды нижестоящих инстанций «по внутреннему убеждению» не отнесли жилой дом должницы к «роскошному жилью» и отказали в его реализации с торгов, а окружной суд применил выработанные ВС РФ критерии в попытке найти баланс между интересами кредиторов и должника.

С точки зрения оценки действительности сделки, позиция нижестоящих судов вызывает больше «приятия», поскольку по фактическим обстоятельствам дела сделка выглядит, мягко говоря, странной… И, на мой взгляд, самого факта наличия в реестре требований кредиторов хотя бы одного независимого требования достаточно для защиты интересов такого кредитора. Но, возможно, что точку в этом деле поставит только Верховный Суд, если «на втором круге» дело дойдет до него.

Судебная практика на уровне Верховного Суда РФ давно сделала акцент на ответственность фактических бенефициаров, предоставляя номиналам возможность «помочь суду разобраться» в том, куда же ушли деньги независимых кредиторов, в обмен на возможность уменьшить или исключить собственную ответственность. В данном деле, действительно, важны обстоятельства наступления банкротства, в которых не захотели детально разбираться суды нижестоящих инстанций, «повесив» всю ответственность на номинального владельца, без учета обстоятельств хозяйственных операций внутри группы компаний, подконтрольной иным лицам. Полностью согласна с позицией кассации, указавшей на круг обстоятельств, подлежащих установлению для целей справедливого рассмотрения спора.

Исхожу из того, что международная арбитражная оговорка, действительно, неисполнима «на данный исторический момент». Но выбор истцом Арбитражного суда Калининградской области удивляет, так как по общему правилу подсудность определяется местом нахождения ответчика/одного из ответчиков, но никак не истца. Процессуальное соучастие ответчиков в данном деле, на мой взгляд, не вызывает сомнений – т.е. имеются все основания для предъявления иска к двум ответчикам одновременно (а не к каждому по отдельности, в разные суды). В ситуации процессуального соучастия зачастую возникает вопрос «конкуренции» подсудности. В рассматриваемом случае, с учетом установления в договоре купли-продажи акций договорной подсудности (Тюмень), чаша весов однозначно склоняется в сторону Тюмени, а не Москвы (как места нахождения обоих ответчиков). Это даже не принимая во внимание связь «Антипинского НПЗ» с регионом, что только дополняет «картину». Полагаю, что исковое заявление будет рассматриваться Арбитражным судом Тюменской области, если не будет заявлено каких-то новых обстоятельств по арбитражной оговорке.

В рассматриваемом споре принципиальным являлось установление судом фактических обстоятельств дела. А именно: реальности получения должником/банкротом алкогольной продукции, завезенной из Армении. Если бы кредиторам и конкурсному управляющему удалось доказать, что имели место махинации с использованием мнимых сделок, даже отражение поставок в ЕГАИС могло не помочь, о чем красноречиво свидетельствуют сомнения судов разных инстанций на двух кругах рассмотрения спора. Однако, буквально дотошно разобравшись в обстоятельствах совсем не простого по фактуре дела, кассация поставила точку в вопросе о том «а был ли мальчик?» - сказав: алкогольная продукция поступила из Еревана в Россию на склад должника и только потом оказалась на складе одноименной армянскому поставщику российской фирмы. Поэтому сделки совершены в обычной хозяйственной деятельности и основания их недействительности отсутствуют. Для судебной практики это дело вряд ли будет иметь важное значение, поскольку ничего принципиального «в системном смысле» по вопросам оснований оспаривания сделок здесь не сказано. А вот для бизнеса это сигнал – как можно аккуратнее оформлять свои правоотношения (и не только в такой «заорганизованной» сфере, как оборот алкогольной продукции).

При этом, дело, безусловно, интересное. И его ключевым моментом мне видится обращение суда кассационной инстанции к уже закрепленной на уровне Обзора судебной практики ВС ФР № 4 (2020), утвержденного Президиумом ВС РФ 23.12.2020, позиции, согласно которой "использование механизма привлечения к субсидиарной ответственности для разрешения корпоративных споров является недопустимым". Суд кассационной инстанции обратил внимание на то, что в рамках данного конкретного спора применение обеспечительных мер выходит за рамки основной цели обеспечения иска, в том числе ввиду аффилированности кредиторов должнику и несоразмерности стоимости арестованного имущества КДЛ потенциальному размеру субсидиарной ответственности.

Никакого нового слова в судебной практике этим постановлением не сказано. Всем известно, что пропуск срока исковой давности является самостоятельным основанием для отказа в иске, даже если КДЛ "кругом виновато". Как и то, что сделанное ответчиком до вынесения решения заявление о пропуске срока исковой давности должно получить мотивированную оценку в судебном акте. При этом обращает на себя внимание, что суд кассационной инстанции не стал самостоятельно делать вывод о применении либо неприменении срока исковой давности, а направил этот вопрос на повторное рассмотрение суда апелляционной инстанции, совершенно не предрешая его выводов. Учитывая обстоятельства данного дела, в котором иск заявлен конкурсным управляющим другого юридического лица, ответ на вопрос о дате начала течения срока исковой давности может оказаться не таким простым. И окончательные выводы о влиянии дела на практику можно будет сделать только на втором круге рассмотрения.

Мало есть тех, кто не испытывает "священного трепета" перед уголовным законодательством. Судьи арбитражных судов — не исключение. И, несмотря на то, что нигде в законе не прописан приоритет в банкротстве гражданина требований, подтвержденных приговором по уголовному делу, перед требованиями, подтвержденными решением суда по гражданскому делу (приоритетность требований из причинения вреда жизни и здоровью, по понятным причинам, не в счет), арбитражные суды продолжают "изобретать" механизмы придания требованиям "из уголовных составов" приоритета в банкротстве. Определение № 302-ЭС23-10298 (2) от 24.10.2024 ставит точку в этом виде "творчества".

Перед российскими банками открываются новые перспективы, в связи с тем, что рынок будут покидать (и процесс уже начался) иностранные банковские игроки вроде Райффайзен Банка. Одновременно нужно будет решать проблемы, вызванные западными санкциями, и чем больше тот или иной банк “завязан на Запад”, тем сложнее ему будет. Также следует ожидать нечувствительного для клиентов перехода ряда банков с иностранным капиталом в руки отечественных бенефициаров. Стараюсь придерживаться оптимистичного прогноза (в части выстоим), хотя без жертв отзыва лицензий не обойдется. С большой долей вероятности Центробанк будет поддерживать только системно значимые банки.