Никита Суклин

Несмотря на выработанные судебной практикой четкие и очевидные критерии признания сделок недействительными по банкротным основаниям, нижестоящие суды достаточно поверхностно подошли к разрешению спора. Они без должной критической оценки приняли доводы должника и ответчика, что спорные денежные средства якобы перечислены во исполнение сделки между двумя хозяйственными обществами, вовсе не установив, какое отношение должник к этим обществам имеет. Видимо, такой формальный подход вызван тем, что на момент совершения спорных платежей у должника отсутствовали признаки неплатежеспособности, поскольку срок возврата займа кредитору должника еще не наступил. Суды сочли, что если признаков неплатежеспособности нет, то и основания для оспаривания платежей по п. 2 ст. 61.2 Закона о банкротстве тоже отсутствуют. Однако указанная норма говорит о наличии признаков неплатежеспособности у должника лишь как о составляющей презумпции, позволяющей распределить бремя доказывания, но не как об обязательном элементе состава, необходимого для признания сделки недействительной.

Разрешая спор, суды нижестоящих инстанций не учли позиции Верховного Суда, закрепленной в определении от 23 июля 2024 г. № 309-ЭС20-7486 (6), согласно которой отношения по реализации доли в ООО, даже в процедуре банкротства участника, должны регулироваться специальными правилами Закона об ООО. Суд кассационной инстанции эту очевидную ошибку исправил.

Верховному Суду предстоит заполнить пробел судебной практики и решить, действует ли такая же логика и в отношении требований, приобретенных аффилированным кредитором в период с возбуждения дела о банкротстве до введения первой процедуры. Представляется, что Верховный Суд примет решение о понижении очередности удовлетворения требований, сочтя приобретение аффилированным лицом требований ряда независимых кредиторов до введения первой процедуры (и дальнейшее сокрытие их от других независимых кредиторов) компенсационным финансированием.

Думаю, что ВС согласится с аргументацией ФНС, поскольку это идет в русле последней практики высшей судебной инстанции об эффекте уступки права требования к КДЛ для солидарных с ним обязательств. Нельзя, однако, не отметить следующий факт. Очевидно, участники дела о банкротстве не предполагали, что вместе с правом требования к КДЛ уступается еще и ликвидное право требования к инициатору банкротства: об этом свидетельствует и то, что кредиторы по текущим платежам не выбрали способ распоряжения права требования к КДЛ в виде уступки (в таком случае обязательства по текущим платежам не вошли бы в размер уступленной на торгах субсидиарной ответственности, и права требования к инициатору банкротства остались бы у кредиторов), и достаточно низкая оценка права требования к КДЛ (согласно отчету оценщика, опубликованному в ЕФРСБ, оно оценено всего в 6828 руб. при балансовой стоимости в 2 376 754,71 руб.), и цена покупки этого права в 13 000 руб.

В рассматриваемом случае суды нижестоящих инстанций этого не учли, применив п. 11 ст. 61.11 Закона о банкротстве и к тому директору, в отношении которого установлено только нарушение обязанности по подачи заявления. Поскольку судами нижестоящих инстанций вовсе не исследовался вопрос о дате наступления объективного банкротства, тогда как без этого невозможно установление даты, когда директор должен был обратиться с заявлением о банкротстве и, соответственно, правильное исчисление размера его ответственности, суд кассационной инстанции вернул дело на новое рассмотрение. Представляется, что влияние судебного акта на практику будет минимальным: суд не сформировал какой-либо новой правовой позиции, а лишь отметил нарушение нижестоящими судами норм об определении размера субсидиарной ответственности в рамках конкретного дела.

Позиция, безусловно, будет востребована при рассмотрении аналогичных споров. Можно даже предположить, что профессиональные кредиторы будут отныне с большей осторожностью использовать институт исполнительной надписи, учитывая возможные в будущем издержки по оплате госпошлины. Однако является ли принятое судами решение справедливым? Очевидно, нет, поскольку оно подрывает значение исполнительной надписи нотариуса как инструмента, призванного снизить издержки кредитора. Возникает несколько парадоксальная ситуация: для установления требований к должнику-банкроту, которые в полном объеме все равно удовлетворены не будут, кредитору необходимо нести еще и дополнительные издержки по оплате пошлины; взыскание же задолженности с должника-небанкрота, когда шанс получить полное удовлетворение требований существенно выше, дополнительных издержек не предполагает. Вряд ли можно обосновать необходимость уплаты пошлины и тем, что суду при рассмотрении требования необходимо будет разрешить сложный правовой вопрос, ведь условием получения исполнительной надписи является бесспорность требования.

Не секрет, что на практике распространены следующие ситуации: дружественный кредитор, в преддверии банкротства, предъявляет необоснованный иск к банкроту, чтобы заручиться вступившим в законную силу судебным актом, подтверждающим его требование. Разница между моделями абсолютности или относительности заключается в том, распространяется ли законная сила такого судебного акта на иных кредиторов должника, не участвовавших в рассмотрении дела. Модель абсолютности предполагает, что распространяется, а значит подтвержденное судебным актом требование кредитора подлежит включению в реестр автоматически; в соответствии с моделью относительности не распространяется, а значит кредитор, даже если его требование подтверждено вступившим в законную силу судебным актом, в деле о банкротстве должен доказать требование заново.

Дело в том, что в соответствии с абз. 3 п. 4 ст. 213.28 закона о банкротстве наличие судебного акта, в котором установлен факт сокрытия должником от финансового управляющего сведений о своих доходах, является основанием для неосвобождения должника от обязательств. В рассматриваемом деле формально должник не исполнил возложенную на него законом обязанность и не сообщил финансовому управляющему о наличии у него источника дохода, в связи с чем суды первой и апелляционной инстанций признали его действия незаконными. Достоинство судебного акта кассационной инстанции заключается в том, что суд при его вынесении не стал подходить к делу формально, а взглянул на дело сквозь призму установления баланса между интересами кредитора и достижения социально-реабилитационной цели потребительского банкротства.

Суды нижестоящих инстанций, отказывая в удовлетворении требований АО «РЭМ» в размере 44,1 млн рублей, подошли к делу формально, руководствуясь только отменой определений об утверждении мировых соглашений, заключенных уже на стадии исполнения решения суда. Вместе с тем отмена этих определений никак не влияет на законность и обоснованность первоначального судебного акта, вынесенного по результатам рассмотрения спора о взыскании задолженности с должника в пользу АО «РЭМ». Произведенное впоследствии, уже при заключении предусматривающих зачет мировых соглашений, разделение единого требования АО «РЭМ» к должнику на зачитываемую и незачитываемую части не повлекло ни уменьшение размера взысканной задолженности, ни признание какой-либо из этих частей не подлежащей взысканию. В связи с этим, после признания зачета недействительным и перечисления АО «РЭМ» в конкурсную массу денежных средств у судов нижестоящих инстанций не было оснований для невключения в реестр требований кредиторов должника всей суммы требований АО «РЭМ», преюдициально подтвержденной вступившим в законную силу судебным актом.

По существу ВС РФ признал солидаритет обязательств, вытекающих из разных оснований — реституции (в случае с покупателем автомобиля) и убытков из причинения вреда конкурсной массе должника (в случае с супругой должника). Очевидно, решение ВС справедливо, поскольку действия супруги должника были направлены на вывод активов и без ее действий контроль над имуществом не был бы утрачен. Существенный недостаток вынесенных ВС судебных актов, однако, заключается в том, как высшая судебная инстанция свою правовую позицию мотивировала. ВС РФ напрямую не указывает, что требование к супруге является деликтным, а не реституционным, ограничиваясь общими фразами о вреде, причиненным конкурсной массе. Более того, тот факт, что судебные акты вынесены по обособленному спору о признании сделок недействительными, может быть неправильно расценен как обоснование того, что это требование является реституционным. Очевидно, правовая позиция будет востребована судебной практикой, несмотря на ее юридико-технические недостатки.

Согласно господствующим представлением, состав деликта образуют следующие элементы. Во-первых, сам факт причинения вреда. Во-вторых, противоправность поведения причинителя вреда. В-третьих, наличие причинной связи между действиями (бездействием) причинителя вреда и наступившими неблагоприятными последствиями. В-четвертых, вина причинителя вреда. Выпадение одного из элементов этого состава не позволяет говорить о наличии правонарушения. Применяя эти положения к обстоятельствам комментируемого дела, необходимо отметить следующее. Суды трех инстанций достаточно формально подошли к рассмотрению спора, не выяснив, содержат ли действия бывшего генерального директора весь состав правонарушения. Представляется, что с большой вероятностью ВС отменит судебные акты нижестоящих инстанций, отправив спор на новое рассмотрение. Видимо, при новом рассмотрении дела суду необходимо будет выяснить, повлекла ли непередача документов возникновение неблагоприятных последствий для должника. Очевидно, существенно на практику спор не повлияет: все необходимые разъяснения уже содержатся в Постановлении Пленума ВС от 21.12.2017 № 53. Верховный Суд лишь напомнит нижестоящим судам об этих разъяснениях, укажет на то, как их правильно применять.